Салли Брукс
То, что немолодому, но веселому человеку, у которого Салли вздумалось спросить дорогу, и его уверенному «гоу ту лефт, итс шорт» верить не стоило, мужчина окончательно убедился тогда, когда нечто, и без того не особо напоминающее дорогу, из-под колес исчезло, а машина наотрез отказалась продолжать путь, погрузившись в яму. Наверное, было в этом человека что-то от героя Сусанина (или Брукс просто не совсем верно помнил его подвиги). Отчего-то не смутило его и странное «Понаехали!». Ведь мог же нетрезвый абориген случайно гагаринское слово, которым тот сопроводил свой шаг в новую эпоху,  и  переврать. Вовсе не повод для паранойи…
С  минуту Брукс  задумчиво пинал колесо… Жадность, во всем наверняка виновата она. Да, у русских олигархов в тайниках, и не только, можно найти безделушки огромной ценности, которые они приобретают исключительно для, так сказать, понта. Сплевывают в вазу династии Мин шелуху от семечек и радуются собственной крутости. Выкрасть вазу из особняка – легко, добраться до особняка – невозможно.
Унылый взгляд на дисплей мобильника Салли, конечно, бросил, и, вопреки канонам жанра, разряжен тот не был даже на половину, но… где вы в бескрайних русских лесах найдете сеть? Разве что рыболовную. Можно было попробовать направиться пешком в обратном направлении, но в сгущающихся сумерках того, что звалось дорогой и петляло невиданными зигзагами, разглядеть уже было нельзя. Ох, неприветлива ты, родина великого русского классика Достоевского (от этого русского, правда, Брукс знал только фамилию, но предполагал, что в великих классических его произведениях не раз поминалась красота русских пейзажей… выходит, Россия – земля фантастов).
Вдобавок ко всем прочим радостям, где-то за спиной у заграничного гостя, под покровом деревьев, что-то начало шевелиться. Попытки вглядеться почти уверили неудачливого путешественника, что пара зловещих желтых глаз уставилась на него, и даже мигать не думает.

Миратильда
Корзина ещё не заполнилась и наполовину, когда до обоняния донеслась вонь. Так и хотелось забормотать - "Тьфу, тьфу русским духом пахнет" Но несло отнюдь не духом - откуда-то из-за виднеющихся впереди деревьев разило бензином... или солярой - в этой дряни она мало разбиралась. Давненько такого не было.
  Дорога эта была заброшена. Ранее, когда недалеко находился посёлок каких-то то ли геологов, то ли ещё каких учёных, тут было не продохнуть. Туда-сюда шныряли железные громыхалки, смачно сдабривая бензином воздух, по воздуху кружили рычалки, пугали местное шерстяное население. А потом, когда эти три домишки и какая-то арматуристая фигня стали не нужны и брошены, как и многое в богатом русском государстве, дорогу забыли, и лес быстро занял отвоёванное у него пространство. Ямы да колдобины сделали невозможным пересечение здесь лесной глуши, а торфяное болото, поглотившее брошенное поселение, сделало её совсем бесполезной. Изредка, зимой, мужики ещё пробирались тут на санях, но после того, как некоторые не вернулись, а троих нашли за несколько сот километров в совершенно другой стороне, кирдыкскую (так её прозвали) дорогу и вовсе стороной обходили.
Жёлтые глаза внезапно моргнули и стали ещё больше. Густой кустарник затрясся, захрупали ломающиеся ветви. В густой листве тяжело задышали, что-то бормоча и фыркая.
- Ты пошто мне животину пугаешь? - в лопатку мужчины ткнулась деревянная палка.
С другой стороны палки, держа её за набалдашник, стояла невысокого роста старушка. С её возрастом определиться было сложно. Нет, признаки старости были явными. В наличие были и морщины на лице и кистях рук, и лёгкая сгорбленность от тяжести прожитых лет, и седина в аккуратно уложенных под косынкой волосах, и пигментные пятна на коже, но вот острый, испытывающий взгляд совершенно чистых пронзительно-синих молодых глаз, мог навеять сомнения, если приглядеться, конечно. Из корзины, висящей на сгибе её локтя, виднелись шляпки грибов... красивых, ярко-алых в белую крапинку. Она нетерпеливо переступила ногами, обутыми в странную, скорей напоминающую меховые носки, вывернутые мехом внутрь, обувку, видно из-за этого её шаги услышать было сложно. И снова потыкала своей клюкой.
- Я гляжу, на похороны прибыл? - сочувственным тоном и с совершенно лишённой сочувствия, а скорей язвительной улыбкой, она кивнула в сторону автомобиля по самый передний бампер нырнувшего в яму.
- А чего в самый ливень-то понесло? - и словно слушаясь слов старушки, из-за вершин деревьев, с темнеющего сумеречного неба донёсся раскатистый гром. В кустах совсем опасно затрещало, и на дорогу выскочила желтоокая рогатая коза, оповестив о своём прибытии громким и протяжным:
- Ме-е-е-е-е-е-е.

Салли Брукс
Салли сглотнул, ощутив что-то, приставленное к его спине. По голосу угрожавший не особо-то походил на лихого лесного разбойника, и мужчина таки отважился обернуться. Бравая старушка росту невеликого явилась его взору. И, пожалуй, разбойник показался бы охотнику за редкостями здесь куда более уместным. Какая старушка выживет в лесу? Коммуникаций нет, магазинов нет, больниц нет… телега не проедет, верхом, понятное дело, на лошадь не забраться, и машина, как уже было проверено, не спасет. В отшельничество подавались разве что какие-нибудь злые ведьмы из сказок… Ну, нет. Какие бы слухи ни ходили об этой необъятной полудикой стране, в ведьм Брукс  поверить был готов еще с меньшей охотой, чем в дикую старушку из лесу. Которая, к слову, так и стояла перед ним, не похожая на продукт воздействия каких-либо веществ, что могли выбрасывать в воздух местные растения. Неразумно, конечно, человеку его «профессии» было отправляться в дорогу, не изучив предварительно флору и фауну, но кто ж знал, что вместо цивилизованных (хоть немного) населенных пунктов доведется оказаться в неведомом месте безлюдном.
- Какую животину? – все-таки осторожно уточнил Брукс. Интересовала его в данный момент именно порода, ибо, кто ж не слышал про русских одомашненных медведей? Вид он постарался придать себе уверенный, но не так это просто, когда в спину дышит непонятное что-то с желтыми глазами.
- Выходит, что так, - помрачнев, отозвался Салли, посмотрев на почившего железного коня. Самостоятельно тот выбраться не мог, а одного человека для изъятия машины из ямы было маловато. Непроизвольно кинул мужчина оценивающий взгляд и на старушку, но не просить же почтенную даму толкать авто…
- Ли…вень? - запнувшись от внезапного резкого звука, пробормотал мужчина. Только сейчас он начал замечать одну странность: лес, посреди которого он стоял, находился в России. Бабушка, надо полагать, тоже была родом из той же страны. И виртуозно владела английским? Это едва ли. Да и слова, срывавшиеся с его уст, совсем не казались Бруксу родными. Неужто и вправду ведьма?
Обдумать эту мысль не дал треск в кустах за спиной. Ну, хоть тут свезло: не медведь.
«Старушка Эсмеральда…» - подумалось вдруг.

Миратильда
- Он самый, - бабулька ткнула своей палкой в небо и нажала пальцем где-то над набалдашником. Тихое "чпок" раздалось одновременно со шрапнельными ударами по листве - хлынул сильнейший ливень, а над головой старушки красовался открывшийся зонт. Она с язвительной улыбкой смотрела сквозь потоки воды на мужчину. То как она понимает его, её мало интересовало. Неужто два цивилизованных, бабулька прошлась взглядом по темнеющей от воды одежде мужчины - "Ну или почти цивилизованных", - человека и не договорятся? "Помнится, туточки в коем-то году уже бродили иностранные гости... всё хлебушка просили, да погреться. Ходят, милые, по домам - "Шера ми", да "шера ми" вот шаромыгами их и прозвали. Потом немчужки вроде шныряли... с бабскими рейтузами на ушах". Старушка сплюнула, так что не впервой иноземных гостей привечать. А этот вроде ничего молодец, такого понять раз плюнуть.
На вопрос о животине отвечать уже не пришлось. Она сама явила себя его очам, и с меканьем, обдав приезжего мокрой пылью с дороги, спряталась за подол широкой бабулиной юбки. Тучи совсем скрыли вечернюю голубизну неба, и без того сумрачный лес потемнел до черноты.
- Ты, касатик, лошадёнку-то не хорони загодя. Глядишь, подмогну тебе и поскачешь отсель, куда ехал, - не обращая внимания на его скептические разглядывания, стоя совершенно сухая среди водопада с небес, она, лукаво улыбнувшись, сверкнула зубами в свете молнии рассекшей небо. - А куда, кстати, ехал-то?
Вопросы смело сыпались из шустрой бабушки. Ведь всё по русским традициям - и помыт дальше некуда, накормить, напоить? Так коза недоенная при ней и грибков корзинка. А поспать? Вот после грибочков-то и поспит.

Салли Брукс
Салли поежился, когда первые капли упали ему за шиворот. Потом количество капель, достигающих земли за равные единицы времени, начало быстро возрастать, и спустя минуту Брукс уже стоял перед старушкой, благоразумно укрывшейся под зонтом (откуда у нее зонт?), промокший насквозь. Все его вещи остались в машине, но зонта среди них все равно не было: в дорогу следовало брать лишь самое необходимое. Дождь не смертелен. Можно было спрятаться и в машине, пусть она и не ехала, но от обрушившейся с неба воды уберечь могла, только какой в этом толк, когда уже вымок? Правда, продолжая стоять на прежнем месте, он наверняка выглядел полным идиотом. Хотя, вокруг него бабушка, коза и бескрайний лес… Можно бегать голым, замотавшись в американский флаг и распевая соответствующий гимн. При  старушке  неудобно, конечно, да и коза удивится, но в остальном место вполне подходящее.
На обещание бабули вытолкать его машину мужчина уже никакого удивления не проявил. Станется ведь с нее. Тем более, бегающая лошаденка ему сейчас очень бы пригодилась, независимо от того, каким способом ее поставят на ноги. Готов он был согласиться и на настоящую, так даже больше шансов выбраться назад к людям. Но, увы, в распоряжении была только коза. Можно подоить, выпить молока и успокоиться…
- Журналист я, - рабочую версию Салли двинул, пока еще не боясь (паранойя не достигла критической точки), что его разоблачат во лжи. – Живет у вас тут… где-то…
Где, уже сложно было сказать. Компас, правда, был, но кто знает, вполне возможно, и он здесь верный путь не укажет.
- Абрам Романов. Известный персонаж, не так далеко отсюда имеет дачу: небольшой такой домик, если верить финансовым документам. А вот Google Maps утверждает, что там не один акр и пара дворцов в средневековом стиле…
Немного поразмышляв, добавил:
- Карты это спутниковые…
Подумав еще немного:
- Фотографии из космоса…
Про освоение космоса должна же была старушка знать…

Миратильда
- Вот это имечком тебя родители наградили, - старушка хлопнула ладонью по бедру, коза за её спиной издала что-то вроде хихиканья, - это ж как ласково будет-то, Журик, что ли? Ну, не жмурик и то ладно, - она пошамкала губами и улыбнулась, отбив земной поклон, - а меня можешь Агатой называть.
С поклона бабуля разогнулась с трудом, кряхтя и постанывая.
- Уж и не знаю, что там тебе твой «Гоголь» пишет, но у деревенских мужиков тоже на заборах написано. Заглядывала я туда – только дрова лежат, - лукавый взгляд голубых глаз точно говорил, что всё бабушка поняла, да только потешится над ним считает своим долгом. – ты бы, Жура, ещё в контурные карты глянул, глядишь, и дорогу сразу бы нашёл.. Ту самую, про которую на заборах пишут.
Лиловые тучи на небе чуть разошлись и стало видно, что небо уже чёрное само по себе, из-за опустившейся на лес ночи. Наступила внезапная тишина, дождь резко оборвался, только одинокие крупные капли ещё падали на землю, пробивая густую листву. Агата прищурилась и, козырьком приставив руку ко лбу, уставилась в тёмное, густое небо.
- Вот, что, милок, давай-ка за мной. И быстро. – Улыбка сползла с её лица, - мдаа, это нужно мне сейчас станет, как рыбе.
Старушка щёлкнула кнопушкой над наболдашником, и зонт резко сложился, становясь клюкой. Она всерьёз заволновалась, лицо рассекли глубокие морщины. Суетливо зашарив в корзине, извлекла на свет плетёную тесёмку с небольшим колокольчиком. Серебристое звяканье было заглушено козьим меканьем, и желтоокая, косясь на мужчину, сунула в тёплые старушкины ладони бородатую морду. Колокольчик мигом был завязан на шее козы.
Бабулька повернулась к журналисту и кивнула на животину.
- Слышишь, как звенит? Коль отстанешь, слушай, да на зву… - её фраза была прервана мощнейшим треском – молния рассекла небо прямо над головой, делая тучи розово-пурпурными и освещая дорогу словно днём. Громыхнуло так, что машина мужчины крякнула, качнулась и выпустила в лужу пузырь из выхлопной трубы.
- Да не стой стол... будет тебе фот... путника... с траурной лен... - голос старушки тонул в раскатах, небо рассекло снова, и люминесцентный свет молнии озарил уже пустое место. Вместо старушки перед Бруксом качалась большая лапа ели. За деревьями серебристо звякнул колокольчик.

Салли Брукс
Журик так Журик, ничего уж не поделаешь. Да и не самый плохой вариант, чего уж там. И переходить в ряды жмуриков действительно не очень-то хотелось, он на этом свете прожил еще слишком мало.
- Очень приятно, - сначала растерявшись, потом слегка наклонившись, отозвался Брукс. Обычно женщин перед ним при знакомстве не кланялись. Да и за то время, как он на землю русскую прибыл, за местными жителями, и жительницами в частности, ничего подобного не наблюдалось.
Гоголь, Гоголь, Гоголь… Еще один великий писатель, кажется. Не читывал. Быть может, и следовало, чтобы душу-то русскую понять, ибо пока ощущение собственной умственной отсталости Салли покидать не стремилось. Как и подозрение, что относятся к нему не серьезнее, чем к Форесту Гампу.
- А что на заборах пишут?.. – осторожно уточнил мужчина, понимая, что выглядеть умнее у него теперь уж выйдет едва ль, а глупее, вероятно, дальше уже некуда. – Указатели?
Прекратившийся дождь почему-то бабушку совсем не обрадовал, но плохого только в том чего? Салли-то, в его промокшей насквозь одежды, холодно и мокро было в любом случае, но так хоть был шанс обсохнуть. Еще бы немного солнца и тепла…
Панике он поддался легко. Для него это было несвойственно (иначе сложил бы давно уже свою буйну голову), что пугало еще больше. Впрочем, шатание по русским лесами, населенным не пойми кем, в список его увлечений тоже ранее не входило. Все когда-то бывает впервые. Еще и очень удачно прогремел гром, отчего-то заставив машину… булькнуть, и мысли бабулю ослушаться в голове иностранного заблудившегося даже не успело возникнуть. Одно только удивило (Брукс еще чему-то удивлялся?): как это он может отстать от старушки с тростью?
Удивляться пришлось недолго. Потом стало просто некогда – нужно было бежать. Быстро бежать. На лишний вес и отсутствие формы жаловаться вроде бы не приходилось, но бабуля (а она, казалось, спокойно шла, а не бежала) с каждой секундой оказывалась все дальше, и оставалось надеяться только на звеневшее где-то впереди парнокопытное.

Миратильда
Ускользнуть от взора мужчины,  было плёвым делом. Сразу за плотно стоящими деревьями была болотистая полянка, от мощного ливня раскисшая так, что пройти по ней, не проваливаясь в густоватую жижу, прикрытую травой, было невозможно. Старушка же, в смешной своей обувке, словно на лыжах проскользила по мокрой траве, только успевала клюкой отталкиваться – чай, не впервой. Коза живо бежала рядом, потрясывая рогатой головой и бренча колокольчиком.
- Машка, гулять! – тихо отдала Агата команду животному, закатываясь под густой еловый лапник. Желтоокая, влетев следом под деревья, резко отвернула в сторону и помчалась через бурелом, уводя за собой мужчину. Вдобавок, очередная молния выбрала кривую ель, стоящую на границе с поляной и, шкворча, как яичница с беконом, шваркнула ту по макушке, разламывая напополам. Одна из обугленных половин рухнула, отсекая старушку от журналиста. На землю обрушилась стена воды…
- Что пишут, что пишут... - бормоча себе под нос, бабулька сидела в салоне автомобиля мужчины и перебирала вещи, передразнивая Салли, - указатели?.. Посылатели - на заборах пишут.
За стёклами машины бушевала гроза. Деревья, угрожая громким треском, кланялись до земли. Агата вздохнула - придётся выходить из тепла машины под водопад. Вытащив из замка зажигания ключ, старушка, словно черепаха, вжала голову в плечи и вышагнула из машины, захлопывая за собой дверь. Нет, мальчишечка ей нравился, но чутьё не подвело бабушку. "Ну что же, Максвелл Слоун, будем знакомы, так сказать, заочно". Бабушка хохотнула. В России без бумажки ты букашка, в стольких документах указаны твои данные, что неопознанным остаться сложно. Она, например, тщательно изучила страховку на машину. Ключ повернулся в замке, закрывая дверь, и улёгся на дне торбы. Нет, конечно, грабителей тут не встретишь - что делать грабителям в глухом лесу, не медведей же грабить, но и прикрыть стоило, случаи разные бывают. Пригибаясь под лавиной воды, старушка резво засеменила домой. Она должна успеть до прихода Машутки и Максвелла. Коза славно знала свою задачу - раньше положенного не приведёт.
Звон от удара болта по рельсе разнёсся на сотни метров. Откуда-то издалека, отозвался серебристый трезвон – коза услышала зов. Старушка улыбнулась, скрываясь за дверью своей рубленой избушки.
Рельс тихо покачивался, ещё звеня как камертон, на мощной ветви векового дуба. Ствол могучего, огромного дерева был опоясан цепью, каждое звено которой было размером с кулак взрослого мужчины. Дуб прикрывал своей кроной небольшой дом. О доме стоит рассказать подробней. Уголок, где находился дом Агаты, был в низине, и по весне небольшую поляну сильно затапливало, отчего строение пришлось ставить на высокие сваи, которые постепенно затянуло мхом. Пространство под домом, было закрыто с трёх сторон и использовалось как стайка, где собственно и жила Машка, переселявшаяся во время паводка в сенки избы, и поленница. На довольно просторное крыльцо, больше напоминающее маленькую веранду, вела лестница, сконструированная по принципу трапа на корабле – она свободно поднималась и замирала под окном, отрезая доступ в дом. Кроме дома, на полянке уместилась небольшая сарайка, откуда доносилось кудахтанье и скромная будка без окон, но с дырой на верху двери в виде сердечка. Сарайчик был слева от дома, а будка справа и позади, у самой кромки леса. Между сараем и домом стояла небольшая банька, о чём говорили висящие на стене домишки веники и алюминиевые шайки. На крыше бани находилась странная конструкция, состоящая из небольшой стальной коробки, колючей проволоки и дырявого таза.
Всё пространство небольшой поляны окружал высокой плотности лес. Ветви деревьев переплетались так, что пролезть через замшелые заросли практически не представлялось возможным. Всего три тропинки, стыдливо прикрытые густыми хвойными лапами, вели к потайному уголку. По одной из них, под бьющими струями дождя, к дому спешила коза. Её грязное, в болотистой жиже брюхо говорило, что животное щедро прогуляло мужчину на свежем воздухе.
Из приоткрытых дверей избушки ароматно тянуло жареными грибами. Голова в пёстром платочке высунулась на меканье козы.
- А вот и Жуурааа, - бабушка лукаво смотрела на место, откуда должен был появиться мужчина.

Салли Брукс
Бабуля, кажется, исчезла из виду окончательно и безнадежно. Порадоваться следовало, что ни одна живая душа (если не считать, конечно, той же старушки и ее козы) его сейчас не видела. В цене бы услуги такого Индианы упали бы резко.
Больше никогда не соваться в эту проклятую страну американец зарекался после каждой третьей кочки, о которую спотыкался. Попадались под ноги и камни (их мужчина мысленно приветствовал непечатными словами), корни деревьев, кое-где встречались кротовые норы. Природная ловкость все же каждый раз в самый последний момент спасала Брукса от изящного падения физиономией в грязь.
Сверкнуло, громыхнуло, раздался треск: повалилось «убитое» молнией дерево. Уровень храбрости снизился еще на пару делений. Зато скорость немного выросла, несмотря на то, что грязь, по которой он все это время скользил, стала превращаться в болото. И вот тут уже прогулка обратилась бегом по минному полю: под слоем воды скрылись все препятствия, которые до сего момента иногда хотя бы удавалось замечать и перепрыгивать. Коза, к счастью, если верить звону, все еще была где-то поблизости, и Бруксу даже иногда казалось, что он видит мелькающее впереди пятно из белой кучерявой шерсти. Но сомневался он, что можно доверять глазам.
Прошел, наверное, час, он точно должен был пройти, пока дуэт из человека и зверя не выбрался из этого природного кошмара. Определить удалось по старушке: она поджидала их без каких-либо следов прогулки по залитому озерами грязи лесу.
Надо признать, выглядел он даже хуже козы: промокший насквозь, зубами стучал, по его собственным ощущениям, заглушая все остальные шумы, которыми наполнилась потонувшая в ливне округа; джинсы (к слову, новые, и очень удобные), были в грязи по самые передние карманы (глубокие ямы, увы, тоже оказались скрытыми под водой).
В таком виде Салли и вышел к дому своей спасительницы (ой, ли?) по внезапно подвернувшейся под ноги тропинке. Наверное, в любой другой ситуации он осмотрелся бы, дабы определиться, куда его занесло. Сейчас было плевать на все: на правила безопасности, инстинкт самосохранения, да просто здравый смысл. К чему все эти мелочи? Он был неизвестно где, неизвестно с кем, а уверенности в том, что жизнь его в этом же лесу в ближайшее время не оборвется, не было ни миллиграмма. Как бы много он сейчас отдал за горячий душ, вкусный ужин и мягкую постель! А ведь на какие только «курорты» ни заводила его воровская профессия, но все нутро сигналило о том, что это приключение станет худшим в жизни Брукса, если не последним.
На радостные слова приветствия сил уже не хватило… И самой радости от оконченного пути мужчина почему-то не испытывал, глядя на улыбавшуюся ему пожилую даму. Не к добру все это, не к добру…
офф

Миратильда
- Жура, Жура, Журочка в мокренькой тужурочке, – напевала бабушка, глядя, как из лесной чащи выходит гость.
  Там в избушке, в просторной, уютной кухне, увешанной пучками трав и нитками с нанизанными на них грибами, в русской печи трепыхался огонь, разливая тепло по дому. Скромный стол был накрыт, три глиняных миски, три деревянных ложки соседствовали с чугунком наваристых щей, что томились в печи с обеда, а в большой сковороде шкворчали грибы. Между ними приютились плошки с квашеной капустой, солёными огурцами и мочёной брусникой. Сырые после ливня бабулины вещи обтекали в сенках, сама бабуля была уже в просторной сухой, холщёвой блузе и сарафане. Её меховые обутки сохли на печке, на её ногах красовались шерстяные носки из Машкиной шерсти.
   Беснующийся ещё десять минут назад ветер унёс, наконец, тучи куда-то в сторону. Над поляной открылось звёздное небо. Круглый диск Луны осветил пространство холодным светом. Дождь кончился, от прогретой за день земли поднимался пар, стелющийся густым туманом. Агата, надев глубокие калоши, спустилась с крыльца. Её ноги по щиколотки погрузились в молочные туманные клубы.
   Коза, мемекнув и задев боком белый, объёмный узелок, что держала старушка в руке,  скрылась под домом. Зашуршало сено, видно уставшая животина пристроилась на отдых.
- Ох, и скор ты на ноги, Журналист...  чеевич? Как по батюшке-то тебя величать? – посветив прихваченной с крыльца керосинкой, бабуля кивнула в сторону спрятавшейся козы, - Марья, вон, устала тебя по лесу разыскивать. Она за тобой – ты от неё. Да всё болотом. И какого лешего тебя туда понесло, - она покачала головой, - мне бы и вовсе не догнать тебя было…
В глазах бабули водили хороводы бесенята, белозубо улыбнувшись, она пошла к бане.
- Пойдём, портки сменишь, а то без слёз смотреть на тебя нельзя, словно не коза, а медведь тебя по лесу гонял. Кстати, не встречал бурого? – Бабушка приподняла бровь. - Что-то сердит нынче Топтыгин, намедни лося задрал.
Она поставила керосинку на лавочку и открыла дверь в баньку.
- На вот, чем богата, - она сунула ему узелок в руки, - своё там, в корыто кинь, я почищу после ужина.
В отданном мужчине узелке была аккуратно сложена сухая одежда.
(кальсоны и рубаха)

Салли Брукс
Хоть бабулю неким непонятным образом понимать Бруксу удавалось, что та подразумевала под словом «тужурочка», его мозг пояснять отказался. Хотя, слово немного отдавало французским. На Агату он смотрел безрадостно: вроде и нечисто что-то было здесь, а деваться-то куда? Пистолет к виску никто не приставлял, но чувствовал Салли себя заложником. Жаль, что в сказке этой Брюс Уиллис предусмотрен был едва ли.
Вопросы становились все менее понятными.
- Да как хотите, - уже не имея сил и желания изображать вежливость, буркнул мужчина.
Это его-то пришлось разыскивать? Нет, все это, конечно, было невероятным бредом от начала и до конца, но зачем же так нагло врать? Да и с каких пор козы поумнели настолько, чтобы беспокоиться о тех, кто за ними бежит? Хотя, радоваться скорее следовало, что копытное до сей поры с ним еще не заговорило…
При упоминании медведей сердце Салли совершило необычно громкий удар, а после и вовсе замерло. К счастью, на какое-то мгновение. Действительно, как же это он оказался настолько везучим, что не встретил бурого? Рогами не вышел, что ли…
- Спасибо, - отозвался Салли, но вежливости вновь не вышло, несмотря на слова благодарности.
Баня, конечно, была далека от душа по комфортности, но все же лучше, чем ничего. И сухая чистая одежда была очень кстати. Только вот одна проблема: обувку старушка ему не придумала, а босиком шлепать по грязи как-то… Пришлось влезать в свои грязные кроссовки.
Так он и заявился к бабушке в дом: в белых одеяниях и грязных ботах, которые оставляли за собой неэстетичные следы. В правой руке держал лампу. Ее он захватить не забыл, а вот свои вещи… Документы, ключи от машины, мобильный… Ладно, плевать на машину, она, вероятно, была утеряна безвозвратно, но вот документы так просто не восстановишь. А оказаться в чужой стране (да еще такой) без бумажек, подтверждающих личность, к тому же, и без денег – вот это уже очень страшная сказка… Если предположить, что нынешняя закончится хеппи-эндом.

Миратильда
Туман всё выше поднимался над поляной, поглощая пространство. Молочно-белый и густой, он тёк по ступеням крыльца следом за мужчиной, ещё чуть-чуть и он затечёт за ним в открытую дверь. Вместе с туманом пришла тишина. Не та, что звучит в открытом лесу, когда слышится щебет птиц, журчание ручьёв и шелест листвы, а глухая, словно заперт в небольшом помещении с мягкими стенами, где собственное дыхание вязнет и меркнет в душащем безмолвии. Туман колыхался, словно живой, откуда-то, словно совершенно из другого мира, донеслось тревожное мемеканье, звякнула и тут же замолкла цепь, заскрипели то ли двери, то ли деревянные половицы.
Резко нарушая тишину, звуком лопнувшей струны раздалось громкое:
- Мать твою итить!
Агата смотрела на грязные шлепки, оставленные на скоблёных полах. Взгляд её потемнел.
- Там же калоши стоят. У бани. Ирод!
Бабуля недобро засопела. Три миски, что уже стояли на столе, были сдвинуты на дальний край, как и три ложки. На стол с сердитым стуком встали ещё две.
- За стол садись, - она кивнула головой на стул, над которым лукаво улыбался Брюс Уиллис, задорно смотрящий с плаката, весящего на стене, - лампу-то в сенках оставь, да пригаси. Керосин-то не казенный, поди.
Старушка щедро плесканула в миски половником дымящихся щей из чугунка, положила рядом с миской краюху ноздреватого чёрного хлеба и уселась за стол. У дубовой, витиевато-резной ноги стола истекала патиной бутыль с мутноватой кроваво-красной жидкостью. Ловко наклонив ёмкость за оплетённое лозой горлышко, бабуля поочерёдно плесканула в два стакана. Один поставила у миски, а второй подняла в его сторону.
- Будем! - Агата выдохнула и опрокинула жидкость в себя. Замерла на секунду и, отщипнув кусочек чёрного, втянула его аромат носом, - и желательно долго.
Повернула вмиг зарумянившееся лицо к гостю и, глянув на Брюса и так же лукаво усмехнувшись, уставилась на мужчину.
- Значит, говоришь, касатик, Абрашку ищешь? Ну и на кой он тебе сдался, сколь бы у него землицы ни было? Твоя-то кака беда-забота?

Кетцалькоатль
Туман вокруг избушки пошел волнами, хотя едва ли неожиданный гость старой знакомой мог заметить это волнение.
Коза приветливо мекнула, встречая еще одного полуночника. Свая надсадно заскрипела, крякнула, скрип медленно перешел на ступеньки. Слышно было, как сквозь скрип пробивается шуршание чисто змеиного характера. Дверь медленно отворилась, впуская обрывки тумана и в дверной проем просунулась змеиная голова, размером, пожалуй, с полноценную человеческую, с яркой пятнистой чешуей всех цветов радуги и такими же перьями вместо волос, сквозь которые торчали выкрашенные в цвет фуксии рога, украшенные стразами.
За ней, раздвигая туман, просунулась вторая, еще больше. Чешуя этой головы была синевато-белая, а глаза обведены толстой черной линией, которая, будто дорожки слез, сползала по щекам. Черные шипы покрывали гребень этой головы и неловко царапнули потолок, когда голова на длинной шее вытянулась внутрь избушки.
Следующей была голова с тупыми шипами, напоминавшими дреды, они пучками торчали в разные стороны. Коричневая чешуя сливалась с прищуренными желто-красными глазками, голова выдохнула пахнущий хвоей дымок и хихикнула, почесала о вторую голову бараний рог, торчащий из макушки, закрученный горизонтально и раскрашенный в цвета раста.
– Зсссдравссссствуй, бабулечка! Просссссти, что припозсссднилиссссь. О, а что, у нассс ссссегодня рассссшшширенное меню? – прошепелявила первая голова, конкретным мужским басом, пытаясь, однако подстроить его под высокий женский голосок.
Вслед за головами в избушку вползло длиннющее змеиное тело, на котором чешуя всех трех голов смешивалась в буйной шизофрении, будто головы дрались, пытаясь раскрасить в свой цвет кусок тела побольше. Чуть ниже места, где шеи сходились, находились две немаленькие когтистые лапы, а еще пониже на спине располагались два крупных перепончатых крыла. Змеюк заполнил собой почти все пространство избушки и, обмотав кончиком хвоста ручку двери, захлопнул ее за собой.
– Лишшшь тлен сссспоссссобен сссскрассссить голод мой, и лишшшшшь в болотах утешшшшения находит алчащщщщая красссссы душшшша… – провозгласила, высовывая длинный раздвоенный язык. средняя голова, заглядывая в печь и принюхиваясь к аппетитному запаху супчика. Глаз, который находился со стороны третьей головы, начинал потихоньку краснеть, видать, и ей дало то, чем так активно затягивалась третья голова. К слову, голова с бараньим рогом поднесла к тупому носу завернутую в газетку сосновую шишку и затянулась ею, с кайфующей улыбкой выдохнула несколько колечек и похихикав, прижалась к мощной груди.

Салли Брукс
- Чего стоит? – с видом человека неполноценного ума уточнил Салли, хотя, проследив за взглядом бабули, смог догадаться, что она не в восторге от грязных следов на своем чистом полу. Судя по ее воплям, недовольство достигало крайней степени… Но снимать боты в гостях вор приучен не был.
- Чего? - не теряя вида имбицила, снова переспросил мужчина. Хотя каким-то чудом ему и удавалось понимать старушку все это время, некоторые слова не соответствовали ни одному из образов в его голове. Если предположить, что каким-то волшебным образом (а ему так хотелось надеяться, что магия эта была чем-то добрым, а не дьявольщиной какой-нибудь) ему было даровано знание местного языка (если, конечно, это был русский), то, вероятно, тому, чего ему не удалось расшифровать, аналогии в родном английском не нашлось.
Прошлепав все в тех же грязных кроссовках  до предложенного стула, Брукс удивленно покосился на знакомую физиономию, которая, несмотря на то, что по великому спасителю мира Салли никогда не фанател, вдруг показалась ему чем-то таким безумно близким и родным.
Потом его удивление переместилось на все растущее количество тарелок на столе. Неужели в этом лесу найдутся еще сумасшедшие, променявшие городской уют на нечеловеческие условия, в которых невозможно жить – только выживать?
А еще через минуту он получил шанс разучиться удивляться навсегда (бабулькин вопрос в голове даже не отложился). Опять же, если представить, что жизнь его в самом ближайшем будущем бесславно не оборвется. В дверях появилось нечто. Нет, НЕЧТО. И чем больший объем этого существа перетекал внутрь избушки, тем шире становились глаза американца и челюсть все сильнее тянуло к полу. Оно еще и разговаривает, вашу мать! Во все три рта и на разные голоса.
- Поцелуй меня Обама… - в итоге прошептал Брукс, но больше уже ничего вымолвить не смог. Он даже не был уверен, что сердце его еще бьется. Да и как дышать – забыл. Надо же, как просто убить человека, и оружия никакого не требуется… Может, тут где-нибудь секретная русская лаборатория по разработке высококлассных роботов по чертежам, спертым у японцев и дополненным больным на всю голову и сдобренным водкой русским креативом? Ну, пожалуйста…

Миратильда
Уже, когда доски заскрипели, и зашуршало чешуёй, бабуля скосилась на дверь. Не даром чашки, теперь уже отставленные, готовила. Да, думала, что успеет гостенёк наливки принять. Оно бы тогда полегче пошло, не так жёстко впёрлось. Агата жалостливо глядела на Журналиста. Правда, жалость жалостью, но бутыль-то с пола исчезла. Заприметила, уж старая шишку с дымком, не хватало ей ещё повторения одного далёкого года. И ведь, Китайчики вон до сих пор карнавалы празнуют, всё Змея зовут. С тех пор бабуля строго следила - что б котлеты отдельно, мухи отдельно, что бы не мешал, не ершил Змеюшка то есть.
- Не трожь с плиты! - бабка шлёпнула полотенцем цветастого по лапе, в которой не было шишки. - Глянь, мальчонку испужал!
Бабулька принялась обмахивать полотенцем мужчину, следя одним глазом, чтоб трёхголовый за занавеску у стены не заглянул. Туда она наливку приткнула. С трёх пар глаз подальше. Осторожно, словно боялась, что мужчина укусит, она пальцем постаралась поднять его подбородок. Тихонечко, чтоб язык не прикусил, а то бывало уж. И следы ему грязные простила, как не простить - обмер гость.
- Журушкаа, ты б глотнул, а? - Агата ещё надеялась, что остограмившись, гость хоть не онемеет навсегда, хоть отомрёт, не Горгону же в конце концов узрел, - Он поцелует, Журочка, поцелует... потом... если захочешь. А сейчас выпей, касатик.
Бабка, словно заправский официант набросив на предплечье полотенечко, поднесла к его губам взятый со стола стакан и повернулась к Трёхголовому.
- Скажи парню, что поцелуешь! - грозно вперилась в Змея бабка. - И сколь раз повторять, не кури здесь! Дышать от твоих шишек нечем, лирик ты болотный!

Кетцалькоатль
– Ты вссссе в укор мне сссставишь, а ласссскою ссссвоею все к другим, о Одиночесссство, печаль печатью ссссвоей омрачИла чело мне, но раз просссссит мать… – черно-белая морда потянулась через стол к ошарашенному америкашке, скаля в мрачной гримасе разверстую пасть, – Пуссссть будет так, закрой глаза, бесссссмертный поцелуй пусссссь радует плоть бренную твою.
В это же время накуренная голова возмущенно встрепенулась и с укором воззарилась на старую:
– А куда ж я ее дену, мать? Выброссссить жалко, а докурить при такой погодке-то по пути не вышшшшло. Пожалей, сссстарая, поссследняя шшшшишшшшка.
Пустая лапа лихим жестом отобрала шишку и кинула в печь. Пламя сначала позеленело, потом посинело, потом порозовело, притухло, тут же взвилось вверх, облизывая трубу и створки пекла, из него вырвались пламенные разноцветные бабочки, полетали по избе, и все успокоилось.
– Прекратить барагосссс! – распалилась высоким визгом цветастая голова, схватила лапой со стола ложку и дала двум другим по лбу. Впрочем, о дубовую голову раста ложечка сломалась и цветная голвоа вжалась в плечи, виновато и заискивающе скалясь.
– Проссссти, бабуль. А мы тут ссссс госссстинчиками. Малой, ну шшшто ты как мукой обссссыпанный? Аль опять у бабулечки домовой вылазил? Ты чего сссссмотришь? Ауууу! – змеюк обмотал стол тремя кольцами огромного тела и грациозно уселся на табуретку, обеспокоено одной цветной головой глядя на гостя, явно не понимая, что так ошарашило беднягу.
– Права мать, прими, отойдет. Домовой у нее и правда сссстрашный, – перестав тосковать по шишке, коричневый тоже принялся разглядывать Салли из-под полуприкрытых век.
– Я сссслышшшшу поссступь забвения, зовите сссскорую, – посоветовал черно-белый, меланхолично разглядывая пустую тарелку.

Салли Брукс
Некоторое время он еще так и простоял с отвисшей челюстью, благо, хоть не пуская слюну.  Потом челюсть все же подтянул к остальной части черепа, все еще не воспринимая окружавшую его реальность (да какая ж это реальность-то!). А после перехватил из бабкиной руки стакан и хряпнул все содержимое залпом, уже не размышляя о том, что в этом доме ни есть, ни пить было небезопасно. Ха! Подумаешь, какая-то отрава.
Через секунду Салли все же пожалел о своем смелом поступке: жидкость, явно не пищевая, в момент обожгла все внутренности. В голове немного помутнело, чего от подобной дозы хорошего алкоголя с американцем никогда не бывало. Но, конечно, заподозрить сию гадость в качестве было бы грешно.
- А! - испуганно вскрикнув, когда черно-белая чудовищная голова потянулась к нему целоваться (а ведь в местных лесах осторожнее следовало бы пожеланиями необдуманными разбрасываться - так, глядишь, и избранник американского электората материализуется), мужчина плюхнулся куда-то под Брюса Уиллиса, промахнувшись пятой точкой мимо стула и с силой приложившись сим ценным атрибутом тела человеческого об пол, а затылком еще и об стену.

Миратильда
Выпустив из рук стакан, бабуля гордо поглядывала на приходящего в себя гостя. А как иначе. Вон, какое у неё солнышко. Поэт! Ну и что, что покуривает, кто нынче не баловался? Да и то ведь, только один из троих, одна треть то бишь. И не пьют уж, кажется, пятый век. Почти. Вот как от какой-то консервной банки на лошади зубочисткой в глаз получил, так и перестал. Ну и молод тогда был, кровь кипела, гормоны, всё по девицам шастал, ночи дома не ночевал, сколь ей седых волос добавил. А то, что ей на него майя и междуреченские жаловались, что он в тех песочницах люд человеческий ел, так то совсем ведь ребятёнком был. Что с дитя возьмёшь - всякую дрянь в рот тянет.
- Домовой, что Домовой? У него ревматизьма. Обострение. Летнее. Вон, бабочек ловит, - она ласково погладила по чешуе цветного любимчика и пригляделась к расту – нет ли шишки от ложки, знала, поди, силушку змеиную, неуёмную.
С плаката, ухмыляясь, отделился Брюс, вмиг заросший бородой по самые брови, так, что морды не видать, и с кряхтеньем ухватил коричневой, будто в трещинах лапой пёструю бабочку. Сунул в клыкастый рот и, чавкая, вновь растворился в стене, улыбаясь уже Уилисом. В тот момент и сомлел гость, приложившись о стену.
- Да, что ж ты, Журка, квёлый-то такой? А? Ладно, хоть Русалка уже на нересте, – бабуля, ловко обойдя змеиное кольцо, склонилась над Салли. Оттянула вниз веко и, заглядывая в его глаза, ища там хоть каплю просветления, шепнула трёхгавому, - Горенька, ты хоть Лешего к ночи не помяни. Вот уж будет цирк…  в доме тысячи трупов. Лёшка наш ноныча не в духах.
Ладонью, меж тем, бабушка ощупывала затылок мужчины, тот вроде был целым, но кто их чужестранцев поймёт, снаружи вроде ничего – терминатор, а внутри - аэл би бек. Агата вздохнула и отступила, давая воздуху доступ к мужчине. Правда, в том воздухе густо витал дымок от сгоревшей курительной шишки змея, но всё лучше, чем вовсе без кислорода. Всё ещё качая головой, бабулька, взяв ухват, достала с печного устья чугунок и поставила на стол перед Змеем.
- Поешь горячего, а то только шишки на уме.
Внезапно зарделась старушка, маковым цветом полыхнув. Руки затеребили уголок платка, прикрывающего свёрнутую короной, серебристую косу на голове.
- Гостинчик, говоришь? Мне?
Блестящие, озорные глаза смотрели на чёрно-белого поэта.

Кетцалькоатль
Бедолага неудачно явно оступился и пропал из виду. Три башки разом нависли над обморочным, цветастая тоненько запричитала.
– Сссвятой Гавриил Олегович! Да что шшше это? Ссссовсссем дохленький, бедняшшшка. А ноги-то! Бабулечка, он шшше тебе все полы сссапачкал! Вот ведь жертва кссссероксссса! Мальчики!
Гибкий кончик хвоста обвил под грудь бессознетельного, вздернул вверх и ближе к телу. Лапы ухватили грязные ноги и потянули. Казалось, сейчас порвет бедолагу к лешему, да только кеды стянул и кинул к сеням, небрежно усадив того на табурет.
– Какой невосссспитанный молодой человек! – продолжала возмушаться, брезгливо морщась цветная, хвостом придерживая молодого человека, давая Агате его осмотреть.
– Где ты его нашшшла, бабушшшшка? И ведь не мессстный ссссовссссем. Ох, госссстинчик, конешшшно, ссссекунду.
Лапы застучали по телу да так гулко, будто барабанный оркестр сыграл, изогнулась бараньерогая голова, в шее появился приличное утолщение. Зашипев, голова припала к полу, кряхтя и шикая, как кошка, отрыгивающая шерсть, во всю ширь распахнув огромную пасть. Комок проскользил вверх и вывалился на пол. Развернув бесформенный, влажный ком, Змей, удивленно разглядывая, поднял за уши крупного зайца, кидая обертку в огонь. Заяц вдруг брыкнулся, изогнулся и, выскользнув из лапы, стал бешено скакать по избе.
– Ой, блиииин, не то. И не додушшшшила. А я то думаю, что в шшшивоте ураган, ужшшше думала ссса эсссспумизаном в дереврню лететь. А лешшшего, ну его, насссвал меня шшшшепелявой. Грубиян! И вообщщще, бабулечка, в этой глубинке я сссроду ни жшшшениха, ни невессссст этим двоим не найду. Уеду в Ленинград! Актриссссой сссстану! Пуссссть Лёшшшшка сссслюни потом подбирает зссса шшшшшепелявую, - пожаловалась цветная.
Хвост мигом метнулся за зайцем, громя то, что не разбил косой, поймал его кольцами и крепко сжал, игнорируя писки бедного животного.
– Но ладно, порадуешшшшь госсстя кроликом с грибами. Но это не то. Ещщщще ссссекундочку.
Снова барабанная дробь и уже из черно-белой головы полез ком побольше первого. В кожистой обертке, аккуратно свернутая, лежала длинная шуба из розовой нерки с пушистым лисьим воротом. Змеюк гордо поднял обнову и бережно укрыл плечи бабули, улыбаясь радостно всеми тремя пастями.
– Зима блиссско! – провозгласила хрипло черно-белая голова, подставляясь бабке под сухую руку, на поглажку.
Получив свою долю радости от дарения подарков, Змеюк вернулся на табурет, от чего тот надсадно и жалобно скрипнул, и взялся за половник, раскладывая по трем тарелкам наваристый супец. Разбавив щи сметанкой, Змей сложил руки на груди, прикрыл глаза и в три голоса стал шипеть христианскую молитву, нескладно, глухо, будто шептали сквозняки. Затем громко, во все глотки громыхнули «Аминь!», перекрестились, каждый своей рукой и хвостом (в котором все еще был зажат придушенный заяц) и принялись за еду. Впрочем, средней голове явно было трудно орудовать хвостом с зайцем, и косой был выпущен, и снова стал проявлять признаки жизни.

Салли Брукс
Опомнился он, уже сидя за столом. Вернее, как опомнился… Вновь стали слышны голоса, но все еще будто сквозь толстый слой воды, в которой Салли почему-то потонул. Странным образом трансформировался Брюс Уиллис, обретя трехмерные формы, но это событие зафиксировалось лишь где-то на задворках сознания и не повлекло за собой никакой реакции. Бабуля была здесь, никуда не делась и змеюка неизвестной (не только ему, но и всему человечеству, надо полагать) породы, но с ее существованием мужчине как-то удалось смириться. Так сказать, принял, как неизбежное. Чего еще остается?
Реальность все еще была какой-то бесформенной и вязкой, видно, жидкость, лишившая Брукса всего содержимого под человеческой оболочкой, все-таки нашла остатки кровеносной системы и уверенно по ней путешествовала. А еще этот странный аромат… Не он ли вытеснил панику, наполнив его с ног до головы безмятежной умиротворенностью? Брукс молча наблюдал за мелькавшими перед ним фигурами и расплывался в тупой улыбке. Потом его отчего-то привлекло странное мельтешение где-то у змея в хвосте.
- Отпусти зверюшку! – полным негодования восклицанием огласил Салли избушку. Возмущение даже помогло законнектиться с реальностью получше и начать вновь различать издаваемые окружающими звуки.  Издевательств над животными он и раньше никогда не понимал, но сейчас это действо показалось ему вселенской несправедливостью, требующей немедленной кары, адресованной виновному. То, что и чешуйчатого можно было с натяжкой назвать зверушкой, мужчину не смущало, он посчитал змея лишенным возможности носить такой статус, как только тот раскрыл рот. Ну, то есть, оно как-то… в общем… короче, не важно, чего он там посчитал, но позволить этому пресмыкающемуся… или земноводному? Плевать. Позволить хладнокровной твари, не лишенной способности мыслить  мучить несчастный пушистый комок было никак нельзя. И Брукс уже ринулся на помощь, медленно поднимаясь на ноги, что в условиях неустойчивого пространства было не так уж и легко.

Миратильда
- Не святой он, да и не Гавриил, - задумчиво поправила бабуля Змея и оставила в покое свою косынку, - Максвелл это, Максимка тобиж. Ну, я по-простецки зову - Журик. А нашла-то... ну знамо, где я их всех нахожу. Где не ступала нога. Лошадь он свою прикончил – утопил, значит.
Агата махнула рукой, ковыряясь ложкой в своей миске со щами и наблюдая отрыжку цветастой. Мужчина сидел пока тихонечко, босые ножки свесил, видно всё же приложился сильно, а может и наливочка так повлияла. «Вот ведь знала, что сразу пивнуть ему нужно». Змей развернул гостинец. «Иди ты – заяц!» - бабуля даже ноги поджала, когда косой стремглав принялся рушить её обитель. Но уже через мгновение белый шерстяной носок, одетый на бабулину ногу, топнул по полу.
- Я сказала, не поминай Лешего. Не надо ему сюда. Пока, - голос бабули дрогнул, - да нравишься ты ему, Цветаня, нравишься. Просто дикий он у нас, - вновь приподняв ноги, когда хвостище метнулся за громящим кухню зверьком, - ну, какой Ленинград? Да и нет его ужо давно. Вновь Питер на сегодня, - взгляд бабушки внезапно стал подозрительным, - а чего это тебя по закоулкам опять понесло?! То деревня, то город. Смотри у меня, в Тунгузку слетал уже. Спасибо большое, выступил с концертом. И где теперича то селение? Я тебя спрашиваю! И зверёныша придави уже, не мучь.
Ладонь бабушки легла на шею цветастой, сама старушка поглядывала на кхеркающего чёрно-белого.
- Скажу тебе, только по секрету, - она зашептала голове на ухо, - Моранка всё ногами скёт, всю плешь мне проела. Бегает, всё по нему вон, - Агата кивнула в сторону разворачивающего второй свёрток, - сохнет. Да и Растику найдём, вон Лихо, чем не невеста, ну что, что одного глаза не...
На плечи легла меховая, розовая, словно утренний восход, шуба. Бабушка оглянулась на поэта. Тонкие девичьи пальцы зарылись в мех, гладя полы подарка. Щека ласкалась о рыжий воротник, губы расплылись в яркой улыбке, озаряющей синие глаза искристым светом. Она рванула скромный платочек с головы, роняя тяжёлую и длинную, до поясницы косу, змеёй заструившуюся меж лопаток. Морщины на лице бабушки разгладились, волосы заблестели, отливая уже не серебром, а пшеницей спелой. Две секунды на поэта смотрела молодая девица, годов двадцати.
- Змеюшка… - прошептали, уже покрывшись морщинками губы. Руки с узловатыми пальцами обняли чешуистую голову. Тронув губами крутой лоб, бабулька вышла в горницу, убрать подарок. Вернулась, уже прибрав седую косу, под платок и промокнув глаза уголком косынки. Глянула на гостя, сидящего напротив и мирно улыбающегося чему-то своему. Присела за стол и, прикрыв глаза, задвигала губами в такт шептанию Змея.
- Отпусти зверюшку!
Бабка распахнула глаза и схватилась за левый бок.
- Тьфу! Лихо тебя побери! Напугал, Ирод! – Агата сурово глянула на обретшего голос (и разум) гостенька. - Что же ты, Жура, так орёшь-то?! Ну, нравится тебе косой, так и возьми его себе. Катыши-горох только за ним сам прибирать будешь.
Бабка проследила за ожившим зайцем, переползающим за поднимающегося Брукса. Картина, что предстала перед её очами, заставила бабку застучать ладонью по чешуёвому телу Змея.
- Горя, ты глянь, нет, ты глянь! – она указывала на мужчину, за которым спрятался лопоухий. Весь в белом, еле стоя на ногах, с прижавшимся к нему пушистым комком, Журка стоял с гневным, требующим справедливости лицом и угрожал динозавру, тьфу ты, Змею.Не хватало только развивающегося за спиной плаща, да Кладенца в руках. – Это ж он! Я тебе говорю, что ОН! Добрый молодец! – провозгласила бабка и хлопнула себя по бедру. - Как есть он!
Она, прищурившись, присмотрелась к зайцу.
- Горюшка, а крола ты, где взял? Не с сундука-ли вынул?
Косой, придя в себя, высунул морду из-за Салли. Внутри него глухо крякнуло.

Кетцалькоатль
Бабка могла быть грозной, когда хотела, и вроде только что стояла, вся такая божий одуванчик, а как топнула, так все три головы-то шеи повтягивали, черный и раста уткнулись в тарелки, активно заработали ложками, правда что и ложки понадкусывали.
– Будет тебе, Ягуссссечка, не придет он… Ещщще недельки две ходить не ссссможет. А сссело-то, да кто ж сссстарое помянет, тому глазссс вон, - попыталась умаслить бабку цветная, ласково потираясь пернатой шеей о плечо женщины.
Похоже, подарок старю остудил, та аж омолодилась, хотя куда ей, варенье из молодильных яблочек кончилось по весне, а урожая еще месяца три ждать.
– Да кабы мы его мучили. Не убиваемый он! Из какого ссссундука?... – когда речь вновь пошла о зайце, глазки расты нервно забегали, что-то бормочущий себе под нос поэт притих, а цветная стала делать вид, что увлечена щами.
– Нет, бабулечка, сссундука не было. Гросса была, болото было, а сссссундука не было. – попытка снова свернуть косому шею закончилась тем, что америкашка вышел из своего высокого бессознательного и поднялся с рявком, чем трехголового весьма озадачил. Не привык он, когда безоружные на него голос повышают. И даже неудобно как-то стало. Одно дело, когда с копьями да щитами на него орут, а тут, бедный, и так еле на ногах стоит, в пижамке, смешной, как тот же заяц, что за молодца сныкался. И ведь не съешь его такого, жалко.
– Тот ссссмертный дух сссссилен и ссссмел, но учудил тут бесссспредел. Пора б ему и чесссссть уссснать и ассспирину прописать, – головы обратились друг к другу, совещаясь вполголоса. Хотя их полголоса были вполне сравнимы по громкости с обычной человеческой речью.
– Аааааа, братууууха, не шшшшухери, чай, не муссссор. Ну напоролисссс на гринписссс, так всссспомни, эти зсссселеные в двухтысссячном насссс ссссамих от НАСсссссА ссссспасссли. Ссссядем, покурим, ничего он не ссссделает.
– Нет, мальчики, он бабулечку напугал, полы исссспачкал, ещщщще и тявкает. Ссссхема номер тридцать один. Три-четыре!
Головы вытянулись разом, нависли над «добрым молодцем» и громыхнули во все три глотки, так что Иерихонская Труба нервно перевелась в ТЮЗ.
– А ТЫ, ЧАЙ, НЕ ОФИГЕЛ?!!!
Громыхнуло даже небо, причем так близко раздался гром, что, казалось, избушка подпрыгнула и пригнулась, кудахча от страха. Такой валерьянки хватало, чтобы в дремучий лес перестали соваться любые разумные существа. А что касается мистера Брукса, так кто ж его после всего разумным назовет?

Салли Брукс
Пушистый был выпущен на волю и немедленно бросился под ноги Бруксу, будто зная, кто спас его (а Салли-то казалось, что в том лишь его заслуга) от гибели неминуемой. Мужчина вновь расплылся в улыбке, довольный своим подвигом и даже на секунду наклонился, чтобы погладить ушастого, трясущегося всем своим телом. И немаленьким, надо сказать. На декоративного  кролика он явно не тянул.
- Не боись, Багз, в обиду не дам, - пообещал американец, возвращаясь в вертикальное положение.
Поговаривают, что пьяный русский способен горы свернуть да шею при этом не отвернуть, но, видать, дело-то вовсе не в нации, а в том, что в стакан было налито. Виски со льдом – напиток интеллигентный, да и коньяк – ему подстать. А вот этот загадочный самогон немедленно сделал из трезвого испуганного американца веселого смелого русского.
То, что десять минут назад казалось ему чудовищем страшным, сейчас нависло сверху, и выглядело до одури смешно. Походило страшилище на какое-то произведение современного искусства, созданное мастером под ЛСД. И неплохо бы было узнать, кто ему его поставляет…
- Гы! - весело хихикнул американец, разглядывая все три морды, представшие перед ним во всех подробностях. Ой, психодел.
Потом головы зачем-то взялись вопить. Причем, громко. Еще и грубо: ай-яй-яй. И вот это Салли не понравилось совершенно. Еще и смрадом от них ведь несло каким-то нехило (так правильно, чего только не было в тех внутренностях). Мужчина поморщился одновременно и от резкого звука, и от запаха, потом продемонстрировал свое недовольство еще и заткнув мизинцем правой руки ухо, а левой зажав нос.
Простояв так секунду, храбрый потомок колонистов посчитал, что без воспитательных мер здесь не обойдется, схватил со стола ложку и засандалил средней голове со всей силы промеж глаз.
- Брысь, переп… Ик!- икнул мужчина, не сумев сформулировать с первого захода. Не так-то просто давались сложные слова…- Перепончатокрылое!
Это умное слово он вспомнил откуда-то из неосвоенной им биологии, больно уж казалось оно здесь подходящим.

Миратильда
Как Змей потянулся к гостю, сразу смекнула бабка, чего сейчас будет. Рванула со стула так, что стул к сенкам отлетел. Мало ей заячьего погрома (и поверьте не маленького, если обратить внимание на разбитые, слетевшие с полок крынки, рассыпанную крупу, разлитое молоко и опрокинутую мелкую мебель), пожара ей только не хватало. Недаром наливки испила – в два прыжка до Салли добралась и керосинку, кою он из руки так и не выпускал, потушила и забрала. Угу, смрад смрадом, а факелом олимпийским пылать бабка не имела желания. Только успела в сторону отойти, тут и накрыло их...
  Избушка, молчаливо матерясь мхом и поскрипывая брёвнами, приходила в себя. Куры, что жили в сарайке, с громким кудахтаньем разом, словно по команде, снеслись. Коза, упав с кочки сена, перекувырнулась через голову дважды и встала на две вполне человеческие стройные ноги, помогая себе подняться совершенно человеческими руками. Её босые ступни быстро прошлёпали по лестнице. Коза перепрыгнула стул и подскочила к молодцу, бьющему Змея.
- Козёо-о-о-оол! Отстань от не-ее-его-о-о! – проблеяв козьей головой, Машка врезала мужчине по щеке ладонью (благо не копытом), оставляя алый след. Вся в слезах и воя белугой, недочеловекоза вылетела в сенки и, рыдая, забилась там в тёмный угол.
- А ну тихо! – взъярившись рявкнула бабка, забирая ложку из гостевой руки, - не бузите, мальчики, – то ли обращаясь только к Змею, то ли и к Бруксу тоже, Агата накапывала в пустой стакан тёмно-фиолетовые капли из вытащенного из запазухи пузырька.
- Десять… одиннадцать… двен-наа-дцать, тринадцать. - Бабулька разбавила пахнущие мятой и валерьяной капли водой и проковыляла в сени.
- Выпей, Манечка, да беги к себе, не плачь, не со зла он. Перепил просто, - в ответ забулькало, сердито мекнуло, и звонко застучали копытца по доскам лестницы. Агата вернулась в кухню. Ох уж эти чужестранцы. Хряпнул двести грамм удали молодецкой и почуял себя героем. Да только забыл смелый русский, а верней, не знал гость заморский, что за Удалью-сестрой три брата приходят: Недогон, Сушняк и Бодун.
- Ты, Добрый Молодец, руками-то тут не маши шибко, - уже тише и спокойней, но с ледяным холодом во взгляде и голосе проговорила старуха, - а то ненароком селезнем вспорхнёшь, пЕрепел, и с зайцем своим так говорить станешь. Он любит. Утятину.
Из зайца вновь глухо крякнуло, и косой облизнулся. Бабка положила руку на пернатую шею.
- Я вот думаю, Горь, а пущай идёт гостенёк, куды глаза глядят. Может, к Новогодним праздникам и выйдет. К Лешему на кулички. А?
Пальцы ласково перебирали разноцветные пёрышки, бабка ёрно скалилась, ожидая прихода обязательного первого братца – Недогона. А тот и не заставил себя долго ждать.